«Одним из первых хоронил одноклассника». Гробовщик с Бучанщины Игорь Середа об оккупации Киевщины, похоронах убитых мирных и эксгумации тел
Игорь Середа, сотрудник ритуального бюро с Бучанщины, после начала полномасштабного вторжения помогал хоронить погибших людей в оккупации на Киевщине, а затем занимался эксгумацией и перезахоронением тел замученных мирных жителей в Буче (Фото:Павел Олейник)
Работник ритуального агентства Игорь Середа из Бучанского района Киевской области вспоминает о российской оккупации весной 2022-го, эксгумации тел в Буче, перезахоронении погибших и рассказывает историю своего фото, благодаря которому стал известен на весь мир.
2 апреля 2022 г. украинские военные окончательно возобновили контроль над всеми населенными пунктами в Киевской области, которые были оккупированы российской армией после начала полномасштабного вторжения.
После того как территории, которые некоторое время находились в оккупации, вернулись под контроль ВСУ, миру открылась шокирующая информация о зверствах, совершенных российскими военными в отношении гражданского населения: братская могила на территории храма Андрея Первозванного в Буче, тела замученных мирных жителей со связанными руками, лежащие прямо на улицах, массовые захоронения в других населенных пунктах, сотни разрушенных домов и обстрелянных объектов инфраструктуры.
Когда были обнаружены места массовых захоронений, работники ритуальных служб, местные жители и волонтеры совместными усилиями начали эксгумацию тел для идентификации погибших и их перезахоронения в дальнейшем.
Игорь Середа — работник ритуальной службы из поселка Немешаево, что в Бучанском районе Киевской области. Он один из тех, кто собственными руками хоронил тела погибших в результате российского наступления на Киевщину гражданских, а также занимался эксгумацией.
Весной 2022-го Середа попал в объектив американского фотографа по имени Алекс Кент. Снимок, на котором он, одетый в белый защитный костюм, сидит в кузове грузовика, заполненного черными мешками с телами, облетел все мировые СМИ.
Репортер NV Саша Горчинская встретилась с Игорем Середой в магазине ритуальных услуг в селе Микуличи, Бучанского района Киевской области. В интервью Среда рассказывает об особенностях работы в ритуальной службе, упоминает о российских танках на улицах поселка и делится тем, как проходил процесс захоронения погибших местных жителей во время оккупации Немешаевской ОТГ.
О работе в ритуальной сфере
Этот магазин ритуальных услуг перешел мне в наследство от отца. Я учился курсантом в налоговой, потом отца не стало. У меня был выбор: либо идти дальше по тому же направлению, что и обучение, либо перейти работать в сферу отца. Так вышло, что нужно было заканчивать его работу. И потом я здесь остался. То, что он начал, сейчас пытаемся развивать.
В ритуальной сфере тоже есть свои привычки. Обычно мы привыкли видеть, что человек умер дома или даже если это, условно, ДТП, все происходило иначе. Однако то, что я увидел во время этой войны, — совсем другая картина.
О начале оккупации
Если вспоминать о том, что было перед началом полномасштабного вторжения, то мы и представления не имели, как оно могло бы быть, потому что не имели представления, что такое война. Уезжать куда-то мысли не было. Мы с моим товарищем знали, что будем оставаться дома до конца, что бы здесь ни было.
В первые дни полномасштабного вторжения мы еще не были в оккупации, продолжали работать, как обычно. Потом стали получать очень много звонков от людей из нашего района: многие работники других ритуальных служб выехали, поэтому нам начали звонить и просить, чтобы мы помогли с погребением. Мы ездили аж за Макаров, помогали хоронить умерших.
Со 2 марта 2022 года мы оказались в оккупации, где пробыли до 31 марта. Уехать куда-то отсюда уже не могли, потому просто продолжали выполнять свою работу.
Российские военные заходили в три ротации. Это были и буряты, и лица кавказской внешности, другие военные, форма которых отличалась от формы военных из армии РФ.
С ними часто приходилось общаться. Мы пытались как-то помогать нашему селу с продуктами питания, с вещами первой необходимости. Развозили все это местным, помогали лекарствами — все для того, чтобы люди могли выжить. Поэтому наши машины часто останавливали и проверяли, смотрели, нет ли у нас оружия, или просто искали сигареты или алкоголь. Никаких вопросов больше особо не задавали. Допросов, «бандеровцы» ли мы, у нас не было.
Лично нам они ничего [о целях своего присутствия в Украине] не объясняли. Но сейчас мы ездим по селам в окрестностях, работаем, общаемся с местными. Они нам рассказывали, что слышали от российских военных, мол, вот сейчас вас завоюем, я себе здесь домик куплю, у вас так хорошо, еще у вас дороги есть. Говорили, что пришли «освобождать», рассказывали, когда в оккупации уже связи не было, что [президент Украины Владимир] Зеленский убежал, ни на что не рассчитывайте, сдавайтесь. Людям в Бородянке перед своим выходом оттуда говорили, что вернутся в Украину — то ли в октябре, то ли когда-нибудь.
О смерти в оккупации
Почти всех местных хоронили только мы. Но в некоторые моменты мы не могли доехать до родственников, поэтому в этих случаях хоронили они. Здесь, например, в Микуличах, на кладбище, что на улице Старосельской, через дорогу от того места, где мы стоим с вами сейчас, было очень трудно добраться, потому что по всей территории были военные. Они колоннами прижимались к домам, полностью парализовали улицу. Так что у нас не было возможности добраться из Немешаево в Микуличи и помочь людям с погребениями.
Но когда у нас была возможность, мы приезжали, брали гроб, бывало, и пару гробов из нашего магазина, ехали забирали тело и хоронили на кладбище. Стоит добавить: если у нас была возможность забрать умершего, мы хоронили только на кладбище. А уж если у нас не было возможности приехать, тогда люди своими силами хоронили либо на кладбище на Старосельской, либо у себя во дворе. Однако у нас таких случаев было всего один или два во всей ОТГ.
Были люди, умершие своей смертью. А были и те, кого убили. В Микуличах несколько огнестрельных ранений, ножевое ранение в шею. И не помню, двое или трое точно, но были еще осколочные ранения от снарядов.
Одним из первых, кого мне пришлось хоронить, был мой одноклассник. Он получил ножевое ранение в область шеи — его нанесли российские военные, по-моему, кадыровцы, на одном из блокпостов. По крайней мере, так потом говорили, ведь мы при этом не присутствовали.
В нашей ОТГ таких пыток, как в Буче, не было. У нас людей просто убивали и бросали тело — просто зарезали и бросили. Не связывали, ничего. Так же и расстреливали. Просто вошли во двор, расстреляли и поехали дальше. Возле Форы они так же убили человека, просто стрельнули из автомата в грудь.
Тех, кого забирали в плен, пытали, куда-то увозили. Потом захоронения могли находить где-то в лесах или посадках. В Мироцком, которое здесь неподалеку, потом нашли семь тел. В общем, где-то два десятка [тел в лесах и посадках] так точно, это лично то, где мы проводили эксгумации, это за лето [2022]. Это люди, убитые. Но многие тела, я так думаю, мы еще не нашли.
Такие тела найти сложно, потому что когда их вывозили, никаких заметок по поводу того, где их похоронили, не делали. Прошло время, земля осела, могилы найти тяжело, они листьями, ветками припали. Ребята работают, но выйдет получится ли всех найти — вопрос. Иногда их находят местные, когда ходят в лес за дровами. Иногда саперы, разминирующие территории. В целом же очень многие люди вовлечены в этот [процесс поиска тел], это большой объем работы.
О массовых захоронениях в Буче
Когда мы заехали в Бучу, было 1 апреля. Я ездил к дедушке, он в Ворзеле живет, а когда возвращался назад, машина на поле застряла. Мне помогали выехать. И вот человек, который там был, говорит, что у него умерла мама в Дмитровке, это село на выезде на Житомирскую трассу. И хотели ее хоронить в Бабинцах. Спрашивали, нет ли у нас знакомых в ритуальной службе. Ну, мы ему помогли с погребением. И как раз тогда через Ирпень заезжали в Бучу и увидели тела, лежащие на улице. А 3 апреля уже начали там хоронить погибших. Это наша работа. Мы были готовы. Не знали количество тел, но готовы были работать, чтобы помочь, если эта помощь была нужна.
Следует понимать следующее: отдельно есть ритуальная служба — ребята, которые занимались эксгумацией возле церкви. Это одни люди. А есть такие, как мы, собиравшие тела в других местах. Нас часто путают, говорят, что я был у церкви. Но там я не был. Я собирал тела по всей Буче, по улице Яблунской, потом по району, по Тарасовской — много где. Нам давали адреса. Мы делили их между собой, например, если это 20 адресов, а нас пять машин, мы договаривались, кто куда едет, чтобы не пересекаться.
Сначала мы пытались брать одно-два тела. Однако часто, когда приезжали на адрес, оказывалось, что там было не одно тело, а иногда даже до девяти. Мы пытались сразу увозить собранные тела на Бучу. Потом поняли, что есть проблема с дизелем, заправки не работают, негде взять [топливо].
На то, чтобы увезти каждое тело, могли тратить полчаса. Когда ехали на какой-то адрес, могли получить еще какой-то, и понимали, что эти адреса рядом. Так начали собирать по пять, десять тел одновременно, чтобы экономить время и дизель. Иногда доходило до того, что в машину одновременно забрасывало до двадцати тел, по грудь почти было в машине. Мы так с утра и до ночи работали.
Было много полицейских, которые также делали немало работы. Они часто проводили эксгумацию в самой Буче, если это были захоронения во дворах. Мы тогда просто собирали там тела.
Такое количество тел, такой характер причиненных повреждений — оно, конечно, не верится, что человек может такое сделать. Бабушки, дедушки, ребята, молодые, девушки. Многие наши сверстники, и 20 лет, и до 30, очень много людей. Детей я не забирал. Я знаю, что они тоже были [среди погибших], но мне не приходилось их забирать.
Об эксгумации тел, захоронениях в лесах и дефиците гробов в начале
Уже после того, как закончили со сбором тел в Буче, мы начали проводить эксгумацию тел в лесах и полях. Когда нас просили, потому что у других не было возможности это сделать. Часто проводили эксгумацию и на кладбищах. Всех убитых, кого в нашей ОТГ, потом эксгумировали и забирали на экспертизу.
Пока перезахоронений уже нет, как начались холода, стал выпадать снег, уже почти этого не было. Но я знаю, что в Бородянке находили [тела] — тамошние ребята делали эксгумацию трех тел. Но у нас с середины осени такой работы уже не было.
Со мной работал Максим Яковец, мой коллега. Он от начала и до конца был. Вся работа, которая была проделана, это была сделана с ним вдвоем. Из волонтеров у нас — батюшка Ярослав, ему большое спасибо. Как только нас освободили [из оккупации], он сразу привез много ящиков с гуманитарной помощью, санитарные пакеты для тел, перчатки, респираторы
Купить подобное тогда было нереально, это стоило больших денег. Один санитарный пакет на закупке минимум от 200 грн, а их нужно было очень много. На одного усопшего могло тратиться два или три пакета: пакет мог рваться, или запачкаться гнилью или кровью, ты его не можешь в машину положить, достаешь еще один.
Все тела забирали в пакетах, особенно в Буче, нереально было везти так. Хоронили, смотря по состоянию тела, в зависимости от того, насколько быстро прошла экспертиза — некоторые были в открытых гробах, некоторые в закрытых. А после эксгумации — только в закрытых, потому что от тела там ничего не оставалось.
Во время оккупации гробов у нас как раз вплотную осталось, штук пять максимум. Но потом поставщики помогли, выделили большое количество гробов и отдали их по старой цене. Слава Богу, нам всего хватило. Бучанский ЖЭК выделял бесплатно гробы, кресты. Мы ведь их сами не производим, нам привозят их.
Когда мы хоронили умерших во время оккупации, деньги с людей не просили. Если у человека нет возможности, нет денег, то мы хоронили в любом случае бесплатно. Но многие люди, знавшие, что это стоит денег, платили что-то потом, сколько считали нужным. За эти деньги мы потом ехали и покупали гробы, чтобы после деоккупации хоронить людей уже в них.
О той самой фотографии и влиянии российской пропаганды на людей
Мне сразу сбросили ссылку на репортера, выставившего это фото. Сначала я подумал: ну и что? Потом увидел, что [ведущая] Маша Ефросинина выставила, думаю, о. А потом уже начали говорить: «Он сидит и плачет». На самом деле, я не плакал. Ты стоишь в машине, где нет воздуха, в одной машине могло быть до ста тел. Ты в респираторе, в капюшоне, в комбинезоне, очень жарко и очень тяжело. Когда загружаешь эти тела, то четыре человека снизу подает тело, это на уровень моей груди, а я ростом метр девяносто. Там мы их принимаем и складываем. Когда закончили работу, я сел, снял этот респиратор и просто дышал. Так меня и сфотографировали. Не знал, что снимок разлетится так.
Потом некоторые люди выставляли мою фотографию и писали, что «это актер, он в Италии был во время ковида». А мы сидим в Буче, я все это читаю, думаю: я нахожусь здесь, в Украине. Я не в Италии, я не знаю итальянского, я даже едва общаюсь на английском. Где я был? Какой я актер? Я не знаю. Приезжайте, посмотрите, рефрижераторы стоят открытые, открыт доступ ко всему. Тела лежали в Буче на кладбище. Сами взгляните, никто же это не запрещает.
Однажды приезжали иностранные журналисты. И вот они стоят у морга, у тех рефрижераторов и говорят, что это «постановка», что пакеты — это или актеры, или куклы, или что-то еще такое лежит. И так — пока их не заведешь в тот рефрижератор, не пооткрываешь пакеты, не покажешь. Потом вопросы задавать перестали.
Тела, которые лежали на улицах Бучи и которые вы видели на фотографиях, убрали на первый максимум на второй день [после того, как город вернулся под контроль ВСУ]. А остальные тела — те, кто оставался либо в домах, либо были закопаны где-то во дворах, и потом их забирали уже оттуда. Так что, когда иностранные журналисты приехали в Бучу через три-четыре дня [после деоккупации] и увидели, что на улицах тел уже нет, начали думать так. А что, нам нужно было ждать, пока вы приедете и посмотреть на них?
Мы затаскивали с собой в рефрижератор многих иностранных репортеров. Они стояли у стенки и фотографировали: плохие рвущиеся пакеты и тогда то голова выпадет, то еще что-то такое. И они это все там фотографировали, видели.
На интервью меня впервые пригласили где-то летом. Когда мы начали делать первые эксгумации, когда очень многие журналисты стали приезжать на раскопки сами, вот тогда и начали брать мой номер, ездили с нами в морг. Потому что фотографии это одно, но никто не понимает, что там на самом деле происходило.
О смерти, которая всегда рядом
Когда началась полномасштабная война, могло показаться, что смерти вокруг стало больше. Потому что люди увидели Бучу, Изюм, массовые захоронения. На самом деле просто вы стали сейчас больше это замечать. Но это было всегда. Люди живут своей жизнью, не замечают этого, они от этого уходят. Но это было всегда. Например, когда люди умирают от старости — это норма жизни.
Ковид — это тоже проблема. Однако очень многие так же умирают от пневмонии. Очень много захоронений было, но из-за пневмонии. Но когда людей убивают, особенно молодых, у которых вся жизнь впереди… Поэтому люди так реагируют. Такого не должно быть.
Знакомого моего кума убили в Ворзеле. Кум говорит: «Помогите найти [тело]». А мы заняты, у нас не было такой возможности ходить по кладбищу и искать. Мы говорим: приезжай туда, лежат пакеты, твой примерно в таком секторе. Приходишь, открываешь, внутри постановление лежит, смотришь, ищешь своего. Минут пять он походил и посмотрел, говорит: «Нет, ребята, я жду вас».
Многие такого не выдерживали. Из наших сотрудников было немало тех, кто проработал 2−3 дня, а потом говорят: «Мы больше не будем, мы не можем». Отразилось ли это все на мне? Не знаю, я за собой не могу этого заметить. Но это непросто. Даже если человек подготовлен, это непросто работать с такими телами, видеть такое количество погибших, видеть такое.
Сейчас у всего происходящего есть четкая причина. Есть тот, кто в этом виновен. Этого не должно быть, эти люди должны были быть живы. Но пришли так называемые «освободители». Поэтому сейчас обращают внимание на смерти, и это — правильно. Число жертв нужно показывать. Пусть люди знают, пусть все видят, что делают российские военные.
